1 Сильный ветер шумел в вершинах островов, и вместе с шумом деревьевдоносилось беспокойное кряканье озябших уток. Уже больше двух часов плотнесло по быстрине, и не было видно ни берегов, ни неба. Подняв воротниккуртки, Аня сидела на ящиках и, сжимаясь от холода, смотрела в темноту,где давно исчезли огоньки Таежска. Только позавчера, после пересадки споезда на самолет внутренней линии, она прибыла в сибирский этот городок,старинный, купеческий, с современными громкоговорителями на улицах,усыпанных пожелтевшей хвоей, и там, в один день получив назначение, ненайдя в себе смелости расспросить подробно о новом месте, плыла теперь вгеологическую партию на плоту с совершенно незнакомыми людьми. Было ейсейчас неспокойно, как было уже неспокойно и во время полуторачасовогополета на потряхивающем самолете, и не проходило ощущение странного сна,который должен вот-вот оборваться. Но все было реально: растаяли внепроницаемой тьме желтые искорки дебаркадерных фонарей, она сидела наящиках, и от порывов ветра в конце плота разгорался багровый жарок трубки,поскрипывало равномерно весло, черным пятном проявлялась человеческаяфигура, - и, будто вырываясь из сна, Аня наконец спросила неуверенно: - Мы нигде не остановимся? Раскаленный уголек трубки колыхнулся, осветил фосфорически блеснувшийциферблат ручных часов, хрипловатый голос ответил из темноты: - Два с половиной часа в пути. Что вы не спите, доктор? Ночевок наберегу не будет трое суток. Ложитесь возле Свиридова на ящики и спитесебе. "А что сейчас в Москве?" - подумала Аня, пряча лицо в воротник ипредставила затихающие к ночи улицы, тихий свет фонарей на асфальте,зеленые огоньки такси на опустевших стоянках. "Да, да, а письма сюда будутидти больше недели..." - Замерзли, доктор? - Нет, нет! - сказала она быстро и открыла глаза. Ветер расчищал небо; над высоким левым берегом, в прорехах туч ныряя,цепляясь за побеленные вершины тайги, катилась луна, становилось тосумеречно, то ясно. Аня, привыкшая к темноте, с удивлением увидела весьплот - ящики, брезент, на нем спящего под тулупом геолога Свиридова ивторого геолога Кедрина, подошедшего к ней от весла: с обоими еепознакомили утром в управлении "Нефтеразведки", и она только знала ихфамилии. Расставив ноги, Кедрин стоял возле, луна высвечивала его широкоскулоелицо, замкнутое, хмурое; просторная куртка с откинутым дождевым капюшономделала его необычно широким и тяжелым, и еще утром, когда знакомили их вТаежске, Аня подумала, что он своим мрачноватым и неуклюжим видом былпохож не на геолога, каких встречала не раз в Москве, а на какого-тонемолодого зверобоя, каких никогда не встречала. - Продрогли ведь, доктор? - сказал Кедрин. - Луна появилась, вродевеселее стало. Ну ладно, это лирика... - Он усмехнулся. - Вы как, мозолейбоитесь? Или, простите, для медицины очень бережете ручки? - Почему вы это спрашиваете? - не поняла Аня и зябко засунула руки врукава. - Странно как-то... Он, медля отвечать ей, пососал трубку, проследил, как пронизанныелунным светом белые клочки дыма унеслись к черной воде, затем послемолчания сказал почти грубовато: - Идите сюда, доктор! - Зачем? - Идите, не задавайте вопросов! - повторил он настойчиво и медвежьейразвалкой двинулся к веслу. - Здесь я за вас отвечаю, а мне порученодоставить вас в сохранности. Аня слезла с ящика и тихо подошла, вглядываясь в его лицо. - Я вас не понимаю. - Становитесь сюда. Берите весло. Вот так. Ясно? Держите плотпосередине... Движение веслом вправо и влево. Наука примитивная, носогреетесь - гарантирую, - и, не ожидая ответа, сел на ящики, выбил трубкуо доски, добавил: - Не стесняйтесь, работайте, только мозолей на ручках небойтесь! - Но я не пробовала ни разу, - проговорила Аня с робостью. - Я должнауправлять веслом? Вы... серьезно говорите? - Совершенно серьезно. Попробуйте, я же вам сказал. От волнения, от студеного воздуха у нее заныли зубы, она вправо и влевос усилием повела веслом, вырывавшимся из ее рук, и рядом заскрипелауключина, забурлила вода, - тяжко покачиваясь, плот скользил, несся побыстрине - и, как в непрекращающемся сне, Аня со страхом оглянулась наКедрина, который молча сидел в накинутом на плечи тулупе, темным силуэтомвыделяясь на ящиках, среди залитой холодным лунным светом реки; долгоспустя он проговорил вроде бы насмешливым голосом: - Если не согрелись, доктор, поработайте еще минут двадцать. 2 "Где это я? Что со мной?" - подумала Аня, просыпаясь, сразупочувствовала жжение в ладонях, томительную боль в плечах и, вспомнивночь, высвободилась из тулупа, изумленно огляделась. Было серое утро, надголовой клубящаяся туча закрыла полнеба, на востоке, сдавленная этой тучейи зубчатой кромкой лесов, сквозила узкая щель мутной зари. Пахло дождем.Со свинцовых плесов с беспокойным кряканьем подымались тучи диких уток и,покружившись над рекой, летели в тайгу - должно быть, на тихие озера. - А, Анечка! Как спали?.. За веслом уже стоял, притоптывал сапогами геолог Свиридов, весьпомятый, розовый после сна, грыз яблоко, вертел оживленно головой,взглядывая на небо, на Аню, а возле ног его из дверцы железной походнойпечки краснел огонь. Улыбаясь, он поспешно в знак приветствия поднял руку,растопырив пальцы, и обрадованно помахал Ане, как давней знакомой. - С пасмурным вас утром в тайге, Анечка! - И приятным тенорком пропел:- Эх, дороги, пыль да туман... Так вроде, да? А у нас дорога не пыльная.Воздух, ветер, вода... Хотите яблочек, дефицитных в тайге? Кисловаты, ноничего! - Подождите, умоюсь. Я сейчас. - Верно. Этого не учел, виноват. Никогда ведь не умывались сибирскойводой. Эт-то деликатес. За деньги продавать надо. Он засмеялся, поворочал веслом, для деликатности подождал, пока Аняумылась, затем, кряхтя добродушно, присел против нее на ящик, протянулвынутое из вещмешка яблоко, сказал: - Пожалуйста, кушайте на здоровье. Витамин, - и повернулся к затухающейпечке: - Хозяйство целое. Не греет на ветру. Но и цыган от холода подсетью спасался. Знаете, нет? Свиридов весело потирал руки, мягкая улыбка играла на полных губах,блестели передние золотые зубы; весь он был приятно полный, приветливый,домашний, со здоровым румянцем, с ямочкой на подбородке - и Аня подумала:если бы он жил в городе, то, наверно, любил бы выезжать летом на дачу,бегать с авоськой по магазинам, разговаривать с соседями в электричке. Она откусила яблоко и сказала удивленно: - Холодное какое! Свиридов поощрительно пошевелил мохнатыми бровями, спросил: - Ну как, Анечка, ваша ночная вахта? Привыкаете? Нравится вам у насздесь, а? - Ничего, - ответила Аня, - правда, я не привыкла... - Ничего? Что ж, так сказать, успокаиваете сами себя? Рад, рад! - Почему? - Как вам сказать? - Свиридов смешливо оттопырил нижнюю губу. - Я,знаете, пять лет без передышки в тайге. Бродяга, да и только. Родной дом -куст, земля - постель, медведь - приятель. - Смотрите! - крикнула Аня, глядя на реку. Около лесистого, будто дымящегося вершинами острова плот понесло вузкую, взбесившуюся протоку. На острове мрачно, густо, наклоняясь в однусторону, зашумели деревья. Вода свинцово замерцала, и стало темно, глухо,как в осенние сумерки. В небе слепяще распорол тучи неестественнофиолетовый свет, и гром загрохотал над тайгой так, словно выворачивал скорнями, ломал деревья. Потом, приближаясь, по тайге пронесся настигающийшорох, крупные капли застучали по мутной воде вокруг плота, и вокругяростно зашумело: пошел дождь, ледяной, резкий, секущий. - Под брезент, Анечка, быстро! И она, задохнувшись от холодного сплошного потока, почувствовала, какСвиридов набросил на ее голову край брезента, и тотчас увидела: Кедрин,разбуженный этим криком и дождем, заспанный, резко откинул тулуп,поглядел, как бы ничего не понимая, на реку и вскочил, недовольно хмурясь,бросил Свиридову: - Весло укреплять нужно, черт бы взял! Ясно? И шагнул к веслу, под водяную завесу, а дождь уже неистово бил струями,усиливался, как в тумане не стало видно ни острова, ни берегов, сразу плотпоказался крошечным, одиноким, заброшенным в этой нескончаемой пустыневоды - и это мгновенное чувство тоскливой заброшенности, какой-тоотъединенности от всего живого мира кольнуло Аню, когда Кедрин привязывалвесло, делал это и стоял зачем-то под дождем и когда он влез под брезент,хмурый, в прилипшей к телу рубашке, и вытер мокрое лицо, ни слова невымолвив. - Вы совсем промокли, - сказала она с осторожным упреком. - А? Вероятно, - невнимательно ответил он и раздраженно выговорилСвиридову: - Терпеть не могу "авось" да "небось", ясно тебе? Заруби это.Клоунаду для цирка оставь! Миролюбиво ухмыляясь, Свиридов потер ямочку на подбородке, успокоилего: - Нервы, нервы, Коля, надо беречь. Не восстанавливаются они, правда,Анечка? Плот - это плот, как известно. Доплыве-ем, не промахнемся, Коля.Течение поможет. - Долго будет дождь? - спросила Аня. - Терпение, - сказал Свиридов. - Привыкайте, Анечка. Здесь дождь недождь, сто километров не расстояние. Однако дождь кончился через час, но солнце не выглянуло, было тихо,мглисто, серо. Низко над рекой, шелестя крыльями, пролетела стая дикихуток. Весь плот влажно и темно блестел, в складках брезента скопилисьозерца, маленькая железная печка была потушена дождем, там не шевелилсяогонь, она не чадила даже. Кедрин первый вылез из-под брезента, ссутулясь, в облепившей плечирубашке, присел к печке и начал возиться с сучьями, мелко ломая их, потомвскинул на Свиридова посветлевшие от холода глаза. - Что стоишь? А ну бумагу и спички! - Нервы, Коля, нервы... - покачал головой Свиридов. - Береги себя длягеологии. Все перемелется, мука будет. - Не зуди, - Кедрин поморщился, взял у Свиридова спички, старую газетуи застучал дверцей, зашуршал бумагой в печке. И Аня, преодолевая внезапную робость от этого командного раздраженноготона Кедрина, спросила тихо: - Может быть, я чем-нибудь могу помочь? - Что? - хрипловато отозвался Кедрин. - Что вас беспокоит, доктор?Замерзли, наверно, чертовски? Идите сюда, садитесь к печке. Признаюсь -сам продрог, как подзаборный цуцик! Или вот что... Скажите, спирт у васдля согрева имеется? - Вы всегда так будете разговаривать со мной? - с настороженной обидойспросила Аня. - При чем же спирт? - Тогда простите, доктор, обратился не по адресу. 3 Опять вечернее небо темнело в воде, опять с берегов раскатами тек гулдеревьев, напитанная сыростью густая темь обволакивала реку промозглымтуманом, задавливая впереди над тайгой еще слабо тлеющую нить заката. - Анечка, как вы? - послышался голос Свиридова. - Не спите еще? Вторыесутки пошли... Она не ответила, только плотнее укутала шею поднятым воротником, дышалав мех, согреваясь. Свиридов неуклюже топтался, поеживаясь, у весла,расплывчатый силуэт его невысокой фигуры почти сливался с чернотой воды, иАня уже не видела его лица, которое представлялось ей сейчас грустным,усталым. - Пустыня, вечность, - со вздохом сказал Свиридов. - Ни одной души насотни километров, ни одного огонька. Странновато, а? Аня поднялась с ящиков, подошла к Свиридову, волоча по бревнам полытулупа, прижала к щеке нагретый дыханием мех воротника, посмотрела сполувопросительным ожиданием на меркнущее лезвие заката в потемках туч. - Какое мрачное небо... Здесь бывает тоскливо, правда? - Ох, не то слово, Анечка, - заговорил Свиридов доверительно. - Жить в,тайге - это не для всех. Все с характером связано. Вот Коля наш немногоодичал, - добавил он шепотом, оглядываясь на ящики, где под брезентом спалКедрин, - хотя тайга для него - мать родна. И то, знаете ли... Вы на негоне обижайтесь. Все перемелется. - Он помолчал. - Покурить, что ли, чтобдома не скучали... Постойте у руля, доктор, парочку минут, а я тут рядомпосижу. - Пожалуйста, курите. - Ночью осень свое возьмет, - неопределенно забормотал Свиридов и,притопывая, двинулся к ящикам, прерывисто втянул в себя воздух. - Ночка!Чтоб ее волки взяли! Вот жизнь. Вроде опять дождь начнется, заволакивает.Палатку бы поставить, да плот маленький. На катере бы веселее было...Э-эх, где мои папиросы, отрада моя? Так бормоча и вздыхая, он устроился на ящиках, пошуршал своим резиновымплащом, повозился со спичками и вскоре затих там, куря в рукав, как будтопряча огонек папиросы от ветра. Чуть-чуть переводя весло, Аня выравнивала плот на едва различимую втемноте полоску заката, мрачно и чуждо отсвечивающую в воде стальнымхолодом, и вдруг с ощущением окружающей плот безлюдности пространства,пустоты ночи, чувствуя, как ветер морозно обжег колени в распахнувшиесяполы тулупа, почему-то с тоской вспомнила прошлую ночь: эту реку, залитуюлуной, Кедрина у руля, багровый уголек его трубки - и как от колючегоозноба и беспокойства передернула плечами, мгновенно очнувшись от тяжелыхкапель, упавших на руку, от странно близкого и слитного рева тайги, от еенесущегося из темноты гула. "Сколько нам плыть еще?" - подумала она, и намиг ей показалось со страхом - случилось что-то, плот бешеным течениемнесет прямо на берег, не слушается ее, весло, как намыленное,выскальзывает из ее рук, и уже удержать его нет сил в туго забурлившейвокруг воде. "Куда мы плывем? Я ничего не вижу!.." - Свиридов! - шепотом позвала Аня. - Свиридов! - позвала она громче. Никто не ответил, и тут же что-то бесформенное, черное, прошуршало мимоплота, упруго, словно ветвями, хлестнуло по бревнам, как ливнем обдаловолной влажного воздуха и брызг. Плот стремительно несся в непрогляднойтьме. - Свиридов! - крикнула она. Свиридов вскочил, заспанно сопя, кинулся к ней, непонимающе и дикосхватился за весло, оттолкнув ее в сторону. - Что случилось? Что?.. В то же мгновение оглушающий удар сбил обоих с ног, Аня успелауслышать, как пронзительно заскрипел плот, ее бросило к ящикам, ящикискользко покатились по бревнам, и на мгновение она с ужасом почувствовалагорьковатый вкус водянистых листьев на губах, и стало невмоготу дышать отс силой ударивших в лицо, в грудь мокрых ветвей. Она упала на бревна,задыхаясь, еще не понимая, что произошло, а вокруг и над ее головой шумелиневидимые деревья, сыпались ледяные брызги в глаза из тьмы. Плот стоял. Совсех сторон, казалось, сомкнулась непроницаемая чернота, наполненная всепокрывающим гулом, потом смутные голоса зазвучали рядом, рокот тайгиглушил их, и она едва уловила чьи-то вскрики: - Аня-а! Аня-а-а!.. - Где мы? - через силу прошептала Аня, не слыша своего голоса. Впереди вдруг зажегся, пронзил сеть дождя острый луч фонарика, выхватилиз тьмы качающиеся кусты, деревья, дыбом вылезший на берег плот, возленего по колено в воде двигались Свиридов и Кедрин, неясные тела их как быподнимались над этим узеньким светом. - Накомандовал! - со злостью закричал Кедрин. - Какого черта молчишь?Куда смотрел? - Колечка, да ведь мука в ящиках!.. Что же это такое? - отрывистовскрикивал Свиридов. - Боже мой, Анечка! Где Анечка?.. - Замолчи! Черт тебя возьми совсем, за это бить мало! В это же время скользнувший свет фонарика на секунду осветил сдвинутыена плоту ящики, уперся Ане в лицо, и тотчас раздался голос Кедрина: - Доктор, живы? Не ушибло вас? (Она только слабо качнула головой.)Свиридов! Осматривай впереди плот! Проверяй связку! Доктор! Сойдите вводу! Только осторожней! Держитесь за плот!.. В темноте запрыгала, замелькала желтая полоса света, скользнула поящикам, наполовину съехавшим в воду, по мокрой: щеке, по ощупывающимбревна плота мокрым рукам Свиридова, и слабые вскрики доносились оттуда: - Да как же это, Колечка? Боже мой... На остров наскочили! - Клади ящики, говорят! - зло закричал Кедрин. - Что стоишь? Какогочерта медлишь? Быстро! Вокруг плота бурлило, заворачивало течение, и Аня, стоя по колено вводе, почему-то прижимаясь к плоту изо всех сил, словно бы издалекаслышала, как звенел по реке дождь, шумели над головой деревья, скрипелибревна, стучали об них ящики, как кто-то прерывисто и часто кашлял, и лишьтеперь понимала ясно, что случилось. Откуда-то из тьмы приблизился голос Кедрина: - Доктор, вы здесь? Потом хлопанье по воде, и у самого уха Ани - трудное дыхание; влажныесильные пальцы случайно коснулись ее руки, и рядом прозвучало глуховато: - Потерпите малость, доктор! И он прошел мимо нее, что-то стал делать в темноте, загремело весло,звякнула уключина, и она еще ощущала его мокрые пальцы и не моглавыговорить ни слова, боясь, что может заплакать от бессилия, от какой-тоядовитой бессмысленности случившегося. - А ну! Толкайте плот! Толкайте сильней! - хрипло крикнул Кедрин. - Яна весле! Ну, сильней! - Ну" раз, два, еще! - дыша Ане в щеку, суетливо скомандовал рядом сней Свиридов. - Раз, два, еще! Помогайте, Анечка, давайте вместе! Ну,р-раз!.. Ее руки, упираясь, соскальзывали с бревен, но вдруг стало немного легче- плот качнулся, заскрипел, тронулся, и заработала уключина, забило веслопо воде. Бешеное крутое течение помогало им и валило с ног, впотьмах неслаих куда-то ледяная река. Когда они подтащили плот к берегу, здесь, в тиховодье, одурманивающепахло тиной, и Ане удушливо сжимало в горле, и, как только обессиленновскарабкалась по скользкому берегу вверх, она еще не полностью всепонимала, а впереди слитно шумело, как будто невидимый водопад низвергалсяс высоты, обрушивался на вершины деревьев, гудевших под его напором. - Костер! Сушняк тащите! - донесся крик Кедрина. Тогда Аня опустилась на мокрую траву - не могла дальше идти, а впереди,где гудела, плескалась тайга, что-то кричал Свиридов, голос его затихал,удалялся, и она все же с трудом поднялась и, спотыкаясь, пошла наугад, наневнятный звук трещащих в потемках ветвей. - Аня! Где вы? Аня!.. Не ответила. И, только услышав близкий треск сучьев, приближающиесяшаги, сказала жалко, сдерживая слезы: - Здесь я... - Фу, черт! Думал, отстали! - проговорил, отпыхиваясь, Свиридов. - Хотьглаз выколи... Она не двигалась. Он позвал опять: - Аня! - и, не выпуская из рук наломанные ветви, в изнеможении, грузноопустился на землю, затем, отдышавшись, сказал наигранно бодро: - Как жеэто, а? Как же это вы? О господи! Аня спросила шепотом: - Где Кедрин? - Пошел, - возбужденно ответил Свиридов. - Пошел искать сушняк. Датолько найдешь сейчас мешок дождя да вагон ветра. Вот вам и романтическоеприключение в тайге. Просто кино, а? Ладно, попробуем костер, авосьобогреемся, если не закоченеем. Однако костер не разгорался, едко дымили сырые ветви, и, мотая головой,надсадно перхая, он ползал на коленях вокруг гаснущего под дождем огонька,ругался с остервенением: - Чтоб тебя волки съели со всеми твоими родственниками! Вот мокрядьпроклятая! - Где Кедрин? - опять спросила Аня. - Волки его не сожрут, Анечка. Они в берлогах в такую погоду сидят.Палкой не выгонишь. Кедрин пришел минут через десять, кинул к костру большой ворох моха,охапку сушняка, посмотрел на мучения Свиридова, глухо и как-то спокойнопроговорил: - Не горит? - после молчания добавил: - Ночуем здесь. А ну-ка,Свиридов, отойди, без толку суетишься. Он, наломав веток, соорудил из них шалашик, положил в него мох, зажегсразу несколько спичек; костер слабо пыхнул, расширилось пламя, поднялось,теперь стало видно, как сыпалась на огонь дождевая пыль и, подступиввплотную, заблестели вокруг мокрые стволы лиственниц. - Слава тебе, Коля! Слава! - воскликнул Свиридов с неестественныможивлением и лихорадочно засуетился возле костра, подбрасывая ветви. -Золотой ты человек, Колечка! А Кедрин, вздрагивая, весь промокший, сидел молча, стиснув коленямируки, по его скулам прыгали красные отсветы, и от этого лицо казалосьболезненно осунувшимся, худым; с висков скатывались капли. Потом так жемолча он вынул кисет, высыпал табак на ладонь, досадливо шевельнул бровью,медленно ссыпал его обратно, и Аня будто сейчас особенно ясно увидела, какмелко дрожали у него посиневшие пальцы и стучали зубы, выбиваянесдерживаемую дробь. - Послушайте, - проговорила Аня растерянно. - Конечно, я знаю... явиновата! Но нам нужно что-то делать сейчас... Поймите, нельзя же таксидеть, нам нужно что-то делать... Он странно взглянул на нее сухо блестевшими глазами, сказал: - Эх, доктор, доктор, хуже бывает. Обождем до утра. Обсушимся, поставимпалатку. Не умрем, доктор. Как-нибудь. - Он замолчал и, сморщив лоб,внезапно отрывисто закашлял, не подымая взгляда, потер рукой грудь,пытаясь усмехнуться, сказал: - Я ведь вчера просил у вас спирт... Лучшеголекарства в тайге нет. Глядя на него, Аня встала, неожиданно зазвеневшим голосом спросила: - У вас, кажется, фонарик? Дайте, пожалуйста. - Куда вы, Анечка? - вскинулся от костра Свиридов. - Что вы такоевыдумали? - Я схожу к плоту. Я сейчас вернусь. Включив фонарик, она пошла в темноту, не видя впереди ничего, кромемокрого блеска травы в коротком лучике света; трава влажно шелестела подногами, сразу же захлестнула ее по пояс, и она остановилась: близкодонесся рокот воды где-то внизу. "Река рядом! Надо спуститься!" - переводя дыхание, подумала она. -Слава богу, что это недалеко!" Когда через полчаса она вернулась, Свиридов, сутулясь, в угрюмойзадумчивости глядел на огонь из-под надвинутого на лоб капюшона. Кедринлежал возле костра, укрывшись с головой тулупом, вздрагивая под ним, как вознобе. Доставая из медицинской сумки склянку со спиртом, Аня только спросилаосекшимся голосом: - Что?.. - Я же вам говорил: глушь! Глушь! - с сердцем выговорил Свиридов,оборачиваясь и скривив губы. - Медведи одни живут, и те подыхают! - Послушайте, Свиридов, зачем вы это говорите? Вы же лучше меня знаете,что надо делать... Надо палатку. Немедленно! Вы понимаете? 4 Часа через два они втащили Кедрина в палатку и положили на топчан изнарубленных еловых ветвей, наваленных возле принесенной с плота железнойпоходной печки, которая казалась теперь спасением. Весь багровый от жара,Кедрин подтягивал к животу ноги, его трясло; ворочая головой, прижимаящеки к меху подстеленного тулупа, он вдруг забормотал что-то отрывистое,невнятное, и вконец измученный Свиридов, вытерев свое мокрое лицо,многозначительно покосился на Аню, а она, торопясь, зачем-то снимала ссебя новую, выданную в Таежске куртку, затем стащила с Кедрина сапоги,плотно укутала курткой ему ноги и сверху накрыла краем тулупа. На нейтеперь было шерстяное платье, еще московское, - то платье, в каком нарядноехала сюда, и она мельком, внезапно перехватив вопросительный взглядСвиридова, подумала, что это платье, должно быть, выглядело как-то страннои дико здесь, как и новенький стетоскоп, который она вынула из сумки. Всхлипнув, Кедрин задвигался на топчане, еле слышно зашептал сквозьстук зубов: - Вот как подуло, м-морозно, ты лесину в костер сруби, слышишь?.. - Бред. Свиридов, все с удивлением косясь на ее платье, на стетоскоп,озабоченно наклонился к ней, заговорил: - Как вы ушли, Анечка, к плоту, он сразу прилег, значит, спать,говорил: "Хочу, второй день не могу, - говорит, - озноб выгнать..." Апотом начал: на какие-то пики его бросают, в мясорубке мелют! Какой-токровавый ужас! Не повезло нам... - Свиридов коротко вздохнул, задумался,помолчав, удрученно договорил: - Эх, Колька, Колька, геологическая твоядуша! Д-да, бывает же, и мамонта с ног - фить! Никогда ведь не болел.Может, у него... Не энцефалит ли?.. Бывает здесь жуткое такое. От клеща.Температура после укуса... страшная мозговая болезнь... - И, опятьскользяще оглядев ее платье, с напряженной улыбкой выговорил: - Сложныйдиагнозик? А? Что же делать будем? - В отношении диагноза я как-нибудь разберусь, - повернувшись к нему,сказала Аня. - Я попросила бы вас посмотреть за печкой, принести дров иводы. Идите, пожалуйста! Он с неуверенностью развел руками, он словно не узнавал ее: темныеброви сдвинулись, вся она стала угловатой, и ее голос тоже как бы приобрелострые уголки. - Что вы, в самом деле, дайте отдышаться, Анечка! Сердце зашлось. -Шутка - ночь не спавши... - проговорил Свиридов обиженно и, пошатываясь,вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам. Аня осторожно сдвинула тулуп с груди Кедрина, выслушала его, прижимая кгорячей коже стетоскоп: были хрипы в верхушке легкого, и это не испугалоее в тот миг, а подтвердило опасения. - Кто это? Зачем? - слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновенийхолодка стетоскопа. - Вы? Где... Свиридов? - Я с вами, - еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по егопылающему лбу, стараясь улыбнуться, но ее слова не дошли до него. Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиесягубы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увиделАню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядоми, зажмуриваясь, снова подхваченный бредом, в ознобе застучал зубами,быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось,будто огромной черной тенью над головой завитал страх бессилия, похожий наотчаянье и одиночество среди гудения этого ветра над палаткой, среди этогонескончаемого дождя, шелестящего по брезенту. - Аня! Доктор!.. - донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего запалаткой гула. И она, вздрогнув, вскочила, поспешно отдернула полог: этобыл голос Свиридова. Ветер вместе с брызгами дождя хлестнул по лицу, заплескался полог,обдало сыростью, все шумело, раскачивалось в темноте, и возле палаткиполз, скакал по мокрой траве ослабший луч фонарика. - Свиридов! - крикнула Аня. Хрипло дыша, он подковылял к ней темнеющим комом, втиснулся в палатку,едва держась на ногах, бросил у самого входа охапку дров, весьрасслабленный, подкошенно опустился на ветви, землисто-серое мокрое лицоего дергалось, болезненно кривясь, грязные руки зачем-то ощупывали правуюногу. - Что с вами, Свиридов? - Да что вы спрашиваете? Спасибо вам в шляпу! Загоняли, как ишака,нашли мальчика! - с озлобленностью выдохнул он, взад и впередраскачиваясь. - На дерягу упал в какую-то яму, ногу... ногу я вывихнул, нучто я теперь с этой ногой?.. Аня, глядя пристально потемневшими глазами, сказала: - Покажите ногу. Снимите сапог. Тогда он, кряхтя, стиснув зубы, начал с ее помощью снимать сапог и,оголив ногу, отдуваясь, с напряжением держал ее на весу двумя руками, щекиего налились краснотой. Она стала на колени около него, осмотрела, ощупала ногу и легкимдвижением дернула ее, проговорила как можно спокойнее: - Ничего страшного. Потерпите. - Да вы что? - Свиридов сдавленно вскрикнул, выкатил белки, вырываясь.- Кедрина в могилу загоняете, а меня - в инвалиды, что ли? Что вы меняуспокаиваете? Какой вы врач? Смешно это!.. Аня медленно выпрямилась, и вдруг Свиридов показался ей такимнезнакомым, чужим, стало невыносимо смотреть на его неприятно-злое,изменившееся лицо, на его ямочку на полном подбородке, на его измазанныегрязью руки, гладящие ногу. - Знаете что, - сказала она негромко, - вы правы. Ложитесь иуспокойтесь. Я только об этом вас прошу. Он повалился на ветви, скосясь в сторону Кедрина, всхлипывающего вбреду, и опять сел, словно толкнуло его, остановил моргающие глаза нажелтом огне "летучей мыши" и засмеялся непонятным насильственным смехом. - Простите меня, Анечка, - нашло на меня, сам не знаю... - заговорил онс придыханием, оборвав смех, - нам что-то делать надо, что-то делать,доктор! Утром погрузиться бы на плот, до партии добраться, а там Кедрина вбольницу, на катере или вертолете. Понимаете? Или еще нет? К людям надо!.. - Нет, с ним я никуда не поеду, - ответила Аня, сидя у изголовьяКедрина, и отрицательно покачала головой. - Вы с ума сходите, доктор! - обрывисто проговорил Свиридов. - Вынебось об энцефалите и слыхом не слыхивали! Она молчала. Свиридов, сопя, перхая, лег на ветви и заворочался, зашуршал плащом,через ноздри шумно втягивая в себя воздух: - Боже мой, боже мой, кому же это нужно?.. 5 На рассвете она проснулась от холода, от какого-то смутного движения впалатке и неспокойно вскинулась с первой мыслью, что поднятый видениямибреда Кедрин, вскочив, пытался выйти, отдернуть полог, но тотчас услышалаего частое, свистящее дыхание, увидела освещенное серым сумраком из оконцатемное, обросшее щетинкой лицо, опаленное жаром, его мечущееся на топчанебольшое, будто раздавленное тело - и это мгновенно стряхнуло с нее остаткисна. Свет "летучей мыши" за закопченным стеклом сиротливо слабел, тускломерк в водянистом воздухе раннего утра, проникающего сквозь оконце, печкаугасала; все не переставая, плескал, лопотал дождь по брезенту, и от стенпалатки дуло сырым холодом. - Слышали? Всю ночь бредит он, - прошелестел сдавленный шепот заспиной, и тут, оглянувшись, она неясно различила в полутьме Свиридова. Он сидел на ветвях неподвижно, сутуло и, продрогший, невыспавшийся,укутанный в плащ, похож был на большую нахохленную птицу, странносветились его белки, и ей со страхом показалось, что он сидел так всюночь, ждал чего-то. - Вы что-то хотите мне сказать? - спросила Аня намеренно холодно испокойно. Он качнулся вперед, словно толчком разбудили его, белки его лихорадочноскользнули по Кедрину, по лицу Ани, и он, хрустнув пальцами, заговорилсиплым прыгающим голосом: - Я больше вас видел, пережил, я в отцы вам гожусь, у меня тоже дочь.Зиночка, десять лет, и я с точки зрения психологии и вашей неопытностипонимаю вас: молодость и самолюбие... Слегка покачиваясь, он говорил так, точно обвинял в чем-то Аню, точноона была виновата в своей молодости, и горячее шумное сопение его былобеспокойным, раздражающим ее. - Вы отказываетесь... - заговорил он опять, - отказываетесь плыть и неотдаете себе отчет, чем все кончится. Сидеть ждать? Не-ет, Анечка! Мы обарискуем, очень рискуем, вы даже не знаете как! Его в больницу немедленнонадо, жутко подумать: сутки без сознания! И мы тут... - Он сглотнул, повелбровями на Кедрина, договорил со страстной убедительностью: - Аня, вымолодой врач, неопытный... а это страшная болезнь мозга, с таежнымэнцефалитом немедленно изолируют! Вы, может, не в курсе, а я знаю, знаю! Она смотрела на него с пристальным удивлением. - Вот что, Свиридов, - через силу равнодушно сказала Аня, поняв все. -Замолчите, я вас прошу. Езжайте, ради бога, я теперь справлюсь и без вас. Он с плохо скрываемым облегчением качнулся взад и вперед, комкая лицокакой-то подобострастной улыбкой, заговорил быстро: - Анечка, это единственное разумное решение, через три дня я буду впартии и нажму на все педали! Только, умоляю вас, милая, поймите жеправильно. Я немедленно пришлю катер, но не думайте, не думайте, Анечка,что одному на плоту мне будет так уж легко! Это было бы заблуждением!.. - Уезжайте быстрей, сейчас, - повторила она и отвернулась. Она не видела, как он, затрещав ветками, поднялся, спешащими движениямизастегивал плащ и, прихрамывая, пошел к выходу, выговорив тихимзаискивающим голосом: - Я плот осмотрю, Анечка. Постараюсь сейчас. Она не повернулась, ничего не ответила, горькие обидные слезы душилиее. 6 Только утром на третьи сутки Кедрин очнулся и, открыв глаза, долголежал неподвижно, весь в холодном липком поту, и, когда губы егозашевелились, она едва разобрала слабый шепот: - Где мы? Что со мной? - И брови чуть-чуть дрогнули, он с трудом поднялголову, нашел осмысленные взглядом Анино лицо, спросил непонимающе: - Этовы, доктор? Где мы? - В палатке. Лежите, лежите, пожалуйста. Все хорошо. Тогда он послушно опустил голову, потом, как бы мучительно пытаясьвспомнить что-то, проговорил наконец нетвердо и хрипло: - Аня, вы ходили куда-то ночью... в дождь... когда это было? - И скаким-то виноватым выражением потер грудь. - Скрутило меня. Что же этотакое? И, знаете, в голове ни одной мысли. Какое-то блаженноеуспокоение... А она, сдерживая радость, присела рядом на топчан, не отрываясь от егоисхудавшего виноватого лица, неожиданно сказала почти шепотом, какребенку: - А теперь мы будем лежать и слушаться врача... Повернув к ней голову, он как-то по-детски, неуверенно и робко,растягивал в улыбке почерневшие губы и все, задумчиво морщась, тер подтулупом одной рукой грудь. Он неузнаваемо за эти дни изменился: обросшие щеки ввалились, на скулахвыступил кирпично-желтый румянец; говорить ему еще было трудно, голосзвучал ослабленно-глуховато, надтреснуто, его открытая шея казаласьбеспомощной - глядеть на этого человека, недавно сильного, было до болистранно ей. - Хотите есть? - спросила она, наклонясь к нему. - Вы только неговорите. Вы только головой кивайте. Он еле заметно усмехнулся и смежил веки. - Нет. - У вас болят суставы? Он отрицательно покачал головой и опять, точно вспоминая, с немымпоиском оглядел палатку, затем спросил: - Свиридов где? - Уехал. В партию. - Зачем? - Так нужно было, наверно, - спокойно ответила Аня. - Сказал, чтовернется... Или как там... нажмет на все педали, чтобы за нами прислали. Он проговорил: - Что он еще сказал? - Ничего. - Она выпрямилась. - Сказал, что у вас энцефалит. Поставилдиагноз. И уехал. Обещал прислать катер. - Ничего не понимаю. Энцефалит? Можно мне курить, доктор? Обещалприслать катер? Он потянулся за трубкой, которая вместе с планшетом лежала в изголовьетопчана возле его часов, взял ее, стал набивать дрожащими от слабостипальцами, и ей показалось, что даже пальцы у него исхудали. Она легоньковысвободила трубку из его рук, мягко сказала: - Это... потом. Хорошо? - Вы понимаете, в чем дело? - спросил Кедрин. - Мы приблизительно натрети дороги от партии. Катер в ремонте. Не понимаю, как может вернутьсяСвиридов? На веслах? Это пять дней... - Пока об этом говорить не будем, - сказала Аня. - Мы обождем. Вамнужно окрепнуть. - Вы думаете, у меня... серьезная болезнь? - Он прищурился. - Вы мнесразу скажите - долго с ней возиться? Почему вы сказали об энцефалите? - Нет, - твердо ответила она. - Мне кажется, теперь вы поправитесьскоро. У вас была тяжелейшая простуда, к энцефалиту это не имеет никакогоотношения. - Не хотелось бы иметь с ним дело... Кедрин посмотрел на какие-то лекарства и ампулы, разложенные на газете,на новенький шприц в металлической коробочке, потом посмотрел на ееосунувшееся, словно омытое бледностью, лицо, на темные круги подзасветившимися глазами и, встретясь с ней взглядом, вполголоса проговорил: - Мне кажется... Вы устали со мной? Да? 7 На исходе следующего дня Кедрин попробовал встать, но его покачивало изстороны в сторону и при малейшем движении, даже от поворота головы, сразуже бросало в горячий пот, позывало на тошноту. Сильное его тело,высушенное жаром, не слушалось, не подчинялось ему, колени подгибались, илишь с помощью Ани он доковылял до окна, сел, хрипло переводя дыхание;она, придерживая его, сказала: - Вам все-таки полежать надо. Окрепнуть. Он шепотом ответил: - Клин клином... как говорят... Будем учиться ходить. Трудно дыша, он с любопытством выздоравливающего поглядывал назабрызганное слюдяное окошко, вделанное в брезент палатки, иприжмуривался, как от ослепительного света; его глаза после болезниказались неузнаваемо теплыми и глубокими, беспричинная улыбка то и деловозникала в них вместе с мальчишеским удивлением. А по оконцу косо ползли капли, снаружи на мокрых ветвях дрожали,мотались глянцевито-влажные листья под дождем, и все время шуршало надголовой, стучало по брезенту палатки. Листья, сорванные ветром, летелимимо оконца, один желтый, большой, на секунду прилип, прижался к слюде имедленно соскользнул тенью. - Видели? - изумленно сказал Кедрин. - Заглянул в окно. Любопытный!Видели или нет? И, выбив трубку о железную печь, тихонько засмеялся. Аня украдкойнаблюдала за ним, и по всему тому, что он делал, говорил, даже по тону егоголоса она понимала, что он выздоравливал. - Кедрин... вы трубку не курите. Хотите, я вам сверну козью ножку? Яумею. Это вот так делается. - Она достала из кисета Кедрина старую,сложенную в книжечку газету, оторвала уголок и, чуть наклонив голову,начала старательно вокруг пальца сворачивать козью ножку; свернула, подулав середину, сказала: - Теперь сюда надо насыпать табак. Правда ведь? Дайтетабак. А теперь курите. Я вам сейчас спичку зажгу. Зажгла спичку неумело, держа ее за кончик, но, когда он наклонился когню, спичка потухла, и она с возмущением проговорила: - Я бы директору спичечной фабрики такой нагоняй дала, ужасные спички! - Потому что к спичкам не приложена инструкция, как их зажигать, -шутливо сказал Кедрин. - А кто вас научил: свертывать козью ножку? - Мой дед. - Завидую вашему деду. Оба рассмеялись, и" внезапно почудилось Ане, что его слова и этот смехразрушили что-то стоявшее между ними, и с чувством невнятного испуга онаподнялась, следя за струйками, беспрерывно ползущими но оконцу тонкимиизвивами. Кедрин застегнул пуговицу на вороте, глухо сказал: - Вы похудели, Аня. Вы устали со мной? Аня поглядела на него непонимающим взглядом и молча тряхнула головой,короткие светлые волосы ее упали на щеку. - Нет, нет, - ответила она и, закрыв глаза, улыбнулась, повторила: -Нет. - Аннушка, - вдруг задохнувшись от нежности, шепотом сказал он. -Аннушка!.. Он встал и с неуверенностью придвинулся к ней, теплые, ищущие,казалось, ее зрачки глаза его смотрели на Аню, и она видела в них своеотражение, и видела его брови так близко от себя, что можно было протянутьруку и погладить их пальцем. Она, не двигаясь, стояла возле Кедрина,заложив руки за спину, и, обмирая от этой близости, дрожаще и доверчивоулыбаясь, глядела на него и почему-то слышала, как в тугой тишине трещал впечке огонь, горячими отблесками касаясь ее щеки, шеи, и чувствовала, какон с осторожной нежностью взял ее руку, неловко стал гладить ее вальцы, иу него было такое лицо, будто между ним и Аней появилось что-то хрупкое,что он боялся разбить нерассчитанным движением. - Аннушка... - повторил он. Из раскрытой дверцы гудящей печи резко выщелкнулся красный уголек, упална ветви между Аней и Кедриным. - Ведь так мы пожар наделаем, - полувопросительно проговорила Аня. -Вот тогда будет ужасно... Она высвободила руку и двумя ветками, как щипцами, подхватила уголек,бросила его в печь, опустилась на топчан и тут же зябко передернулаплечами, готовая засмеяться, сказать, что вот стала мерзлячкой, но ничегоне сказала, только накинула на себя куртку. Багровые блики огня из печимерцали, прыгали по ветвям на полу, по ее ногам - и она несколько разпровела ладонями по коленям, не глядя на Кедрина, который после молчаниязаговорил глуховатым, незнакомым ей голосом, однако с нарочитым оттенкомпредлагаемой игры: - А вот... представьте, по всей тайге прорежутся шоссейные дороги,вообразите современные города, кинотеатры, бассейны... А вы, например,представьте это на секунду: выйдете из своего дома, с ванной, паровымотоплением, сядете в машину и через двадцать минут по прямому шоссеприбудете в Таежск на совещание врачей. - Он выждал немного и после этогос опасливой шутливостью спросил: - Вы хотели бы так жить... Аня? - Не знаю, - неопределенно ответила она, покачав головой. - Я оченьлюблю Москву. Тогда он рассмеялся, и было в этом смехе неестественное веселье, некаядаже насмешка над самим собой, начавшим говорить не о том и уведшимразговор в сторону. - Ладно. Если вы не возражаете, то давайте пить чай. Все же у менястрашный аппетит появился. - Да, давайте, давайте, мы сейчас подогреем, - ответила Аня тоже спреувеличенным оживлением и, взяв чайник, тут же, краснея, замедлиладвижения, спиной чувствуя, что он смотрит на нее, обернулась. Он с грустным лицом начал набивать табаком трубку, говоря вполголоса: - Я знал одну женщину, которая ненавидела тайгу. - Это была ваша жена? - Нет. На следующий день утром он долго перебирал бумаги в планшетке, потом,хмурясь, засунув руки в карманы, остановился посреди палатки, спросил: - Какое сегодня число? Где же все-таки Свиридов?.. Что он там? - И,сказав это, отдернул полог над входом, за которым в туманце сыпалась, непереставая, мелкая пыль дождя. - У вас не было такого? Иногда посмотришьна ушедший день и видишь, что прошел он впустую, вычеркнут из жизни,словно листок календаря оборвал. - Вы говорите так, будто бездельничали, - с мягким упреком возразилаАня, подходя к нему, - ведь вы же болели! - А болезнь разве не отнимает у человека дни? - Он помолчал, договорилраздумчиво: - Да, Аня, нам пора двигаться, кажется. Сколько же мы будемждать? - Нам просто необходимо двигаться, - сказала Аня. - Но как? - Для этого нужно выйти из палатки. Вы разрешите мне, Аннушка? - Изадернул полог, сделал несколько шагов в узком пространстве между оконцеми печкой. Она заметила, что в обращении с ней он стал как-то по-новому излишнеробок, стеснителен, стараясь не коснуться ее, двигался по тесной палаткеопасливо, еще не совсем окрепший, без твердости в движениях, от этогосмешно неуклюжий, медлительный, и Аня, замечая его смущенно покачивающуюсяспину, глядя на его соломенные косички отросших волос на затылке, думала,что ей почему-то неспокойно и приятно было видеть этого грубоватогоКедрина не таким, каким был в первый вечер на плоту, как будто онстеснялся сейчас и себя и ее после своей слабости, после вчерашнегоразговора, открывшего ей что-то в нем. И она проговорила, боясь, что онпоймет ее не так, как надо: - Да, вам очень вредна сырость. Но как отсюда двигаться? Пешком? Этоневозможно ведь. Он заговорил весело: - Аня, я здоров как бык. И нет безвыходных положений, верно?Пойдемте-ка к реке, посмотрим, авось что-нибудь придумаем. - И тотчас,надевая плащ, чересчур предупредительно и покорно обратился к Ане,сощурясь: - Видите, я на разведку с вашего разрешения. И с вашегоразрешения возьму топор. Ладно? Аня прикусила губу, понимая, что он, как и она, сказал не то, что хотелсказать, и в нерешительности кивнула ему. - Тогда пойдемте вместе. Буду ходить за вами хвостиком. Согласны? Ветер упал, моросило, низкое пепельное небо неслось, клубилось надверхушками тайги, чернеющей по берегам, и, придушенное этим осенним небом,все было угрюмо, мокро, неприютно; сквозь туманец поблескивали низины,затопленные водой, и плавали, покачивались меж стволов лесины поваленноговетром сухостоя с безобразно обнаженными лапами корней. На берегу Аня, насквозь пронизанная сыростью утра, подняла руки кгруди, вдохнув холод напитанного влагой воздуха, не без тревоги увидела,как Кедрин спустился к краю заводи, куда ночью они притянули плот, и тамстоял не двигаясь, озирая набухшую грязную воду, тускло мерцавшую средикустов и деревьев. С минуту постояв, он медленно пошел по берегу, раздвигая кусты, исчезсреди плотно окружившего низину ельника и потом появился напротивоположном скате заводи. Кедрин держал топор, устанавливая ноги возлетолстого ствола ели, и вдруг с размаху ударил. Топор, сверкнув, впился,брызнула белая сочная мякоть, и сейчас же резко и быстро выдернутый сновавонзился в зазвеневший ствол. Когда она подошла, его бледное, возбужденноелицо было мокро от дождя и пота, и он только выговорил разгоряченно: - Через день, через три, но у нас будет плот... - Вам не хватит и месяца. Этой работой вы надорвете сердце.Перестаньте. - Аня, еще немного... Будем работать с перекурами. 8 В ранние темные сумерки после нескольких часов работы с перерывами онисидели возле накаленной докрасна печки, развесив на кольях намокшуюодежду, и Кедрин дрожащими от усталости руками зажег спичку, поднес ее кфитилю "летучей мыши" и тотчас поднял голову, замер с выражением неверия. - Слышите? - спросил он. - Вы что-нибудь слышите, Аня? Неясный глухой рокот то приближался, то затихал, напоминая отдаленныйвибрирующий звук самолета в затянутых тучами высотах, и Аня с сомнением инадеждой быстро повернулась к темному слюдяному оконцу, задерживаядыхание. - Это Свиридов? - крикнул Кедрин, торопливо зажигая фонарь, и выскочилиз палатки, размахивая "летучей мышью" над головой. - Свиридо-о-ов!Неужели он?.. Аня, тоже еще не веря, вышла следом и видела, как фонарь Кедрина,описывая короткие круги, отдалялся, двигался в воздухе, а где-то из-затайги справа на реке уже возникла красная звездочка, она делала длинныедуги, колыхалась и приближалась по странной параболе. И стали виднынесущийся, как по воздуху, черный силуэт, струи дождя, летящие наискосок всвет фонаря, который все описывал полукруг, полосой белого светапронизывал дождь, щупая берег, заметно приближаясь к фонарю Кедрина. Потом мотор заглох. В наступившей тишине донесся с берега громкий голоеКедрина, ему ответил звучный, ломающийся басок, и опять смолкло, лишьпо-прежнему шлепал по листьям дождь. Сейчас же из темноты показался Кедринс фонарем, рядом шагал высокий узколицый паренек в кепке, в кожанойзамасленной куртке, на руках его тоже кожаные перчатки мокро блестели, иАня при свете фонаря разглядела: почти подросток, но глаза злые,недовольные, две самолюбивые складки пролегли у подрагивающих губ,готовых, казалось, выругаться. Уже войдя в палатку, Кедрин спросил быстро: - Значит, один? Ну а где же в таком случае Свиридов? Паренек стянул кепку, с сердцем швырнул ее на топчан, темные его волосывзлохматились гребнем. - Свиридов! Свиридов! Нагородил мне этот дьявол ерундовину! Будто вы иболезнью какой-то заразной болеете и что вы чуть не при смерти! Часовдесять плутал, как сволочь какая-нибудь, еще бы немного - и проскочил бы!Вода прибыла, острова затопило - ни хрена не видно! Объяснить как следуетне мог!.. "По бережку, по бережку..." Вы б не встретили - так бы мимо ипроскочил!.. "По бережку!" - срывающимся баском передразнил он, видимо,Свиридова и скосился на Аню. - А это кто - доктор, что ли, новый? - Сволочей и все прочее прекрати! - серьезно сказал Кедрин. - Вот лучшепознакомься - наш новый врач Анна Сергеевна. И успокойся, ясно? - Очень приятно! Моторист Михаил Прищепа, - хмуро и вскользь бросилпарень. - "Свиридов!" - продолжал он и рывком расстегнул куртку. - Мордуему набить!.. Заболел, ногу, видишь ты, вывихнул, лежит и охает:"Ноженька, моя ноженька!" В общем, координаты такие дал, что черт знает,каждый ногу сломит! Сам не поехал в дождину-то! Искал вас, как иголку вколодце. Найди-ка разом в такую простоквашу! Парень, видимо, всерьез был озлоблен, никак не мог успокоиться, хмыкал,насупливал белесые брови и снова, точно поперхнувшись, заговорил сзакипавшей злостью: - Хитрован он, Николай Петрович, вот что я вам скажу! Ноженьку онвывихнул! Ездил я не раз с ним за продуктами для партии, знаю! Сказали быему: езжай, тысяча рублей на суку висит - поехал бы и про ножку забыл бывраз. Терпеть не могу! Знаем таких! Кедрин с нахмуренным видом слушал парня, заложив руки в карманы,усмехаясь одними глазами. - Стоп, Миша, - наконец прервал он. - Не надо все сразу приводить кобщему знаменателю. Аня отошла от них, присела на корточки, рассеянно укладывая вещи. 9 Река, холодная, мутная, неслась меж скал, расталкивая их, все утротянулись и тянулись по их склонам черные лохматые леса. Ревя мотором,катер шел посередине ровного водяного простора, ветер гудел, бил в стекломоториста, и Аня, плотнее натягивая одной рукой тулуп на грудь, смотрелана тяжелую от дождей воду, на медленно плывущие назад берега, спрашивалаизредка: - Скоро? Это будет скоро? - Скоро. Осталось немного! - отвечал Кедрин, перекрикивая рокот мотора.- Очень скоро! - Скорей бы... Только скорей бы!.. - Почему, Аня, скорей бы? - Не знаю. Только бы скорей... Лишь в середине дня река сделала пологий поворот, левый берег оголился,но правый, почти отвесный, темнел тайгой, поднимался над водой. И тотчасна горе, в межлесье, чуть заметным треугольником забелела палатка,показались два свежевыстроенных домика, с реки было видно, как ветертрепал края палатки, стеклом сияло и тухло там окошко. "Значит, вот где, - подумала Аня. - Значит, здесь?" И она привстала, держась руками за борт, тулуп сполз с ее плеч, упал кногам. Впереди над рекой расчистилось - выглянул ослепительно голубой клочокпо-летнему теплого неба; низкое солнце, прорываясь в голубую брешь,огнисто-дымными столбами отвесно падало в воду, на берега, на листву редкостоявших на затопленном острове берез, от их белых стволов казался светлейвоздух. - Прибыли! - крикнул моторист утвердительным баском. - Дома, можносказать! Катер пошел к берегу, подымая крутую волну; внезапно мотор замолк,стало непривычно тихо. Хлюпала о борт катера вода. Кедрин первым спрыгнулна берег, с веселым лицом протянул руку Ане, помог сойти ей, а навстречусразу смолисто потянуло запахом стружек, сырой щепой, два новеньких домикасверкали под солнцем гладкой тесовой крышей рядом с брезентовой палаткой. - Прибыли? Уже? - растерянно переспросила Аня, оглядываясь, чувствуя,что может упасть, оттого что затекли от долгого сидения ноги. - Неужели мыприехали? - Уже, Аня, - ответил Кедрин. - Вот сюда мы и плыли на плоту! - Колечка! Анечка! Приветствую вас!.. Живы-здоровы? Аня подняла голову: сверху от двух домиков, спотыкаясь от поспешности,прихрамывая, спускался к ним Свиридов, сияющий, гладко выбритый, вначищенных коротких сапожках и, смеясь, словно захлебнувшись от избыткачувств, потрясал обеими руками в воздухе, вскрикивал: - Милые вы мои!.. Так ждали вас! Коля, дорогой ты мой, выздоровел? А выкак, Анечка? Значит, все, слава богу, в порядке? Господи, а я только спостели! Я так беспокоился, теребил начальника, надоел всем! Свиридов приближался к ним, семеня ногами, возбужденно отпыхиваясь, итеперь руки его были распростерты, вроде бы заранее приготовленные дляобъятий. - Подожди обниматься, Свиридов, - сухо остановил его Кедрин. - Ах, как неудачно, как неловко получилось! Но я рад, что таккончилось, - все так же обрадованно, суетливо говорил Свиридов, нерасслышав или не поняв слов Кедрина. - Колечка, милый, тебе сюрприз! Здесьбез вас - письма! Тебе, Коля, деловое, а вам, Анечка, из Москвы еще нет!Да где же оно у меня? Сейчас, сейчас! Ах, как это неожиданно получилось! Он, торопясь, стал шарить по нагрудным карманам, а глаза на егополноватом лице беспокойно играли, радовались, на секунду сочувственногрустнели и сейчас же снова выражали восторг, и Ане не хотелось в нихсмотреть. Она молча пошла по берегу, и тут же за спиной как-то сниженно ивозмущенно зазвучал тенорок Свиридова в ответ на ровный голос Кедрина. И, только отойдя несколько шагов, она с каким-то облегчением иожиданием огляделась вокруг. Далеко по этому берегу, куда хватало зрения,черным массивом уходили леса, и там, на самой опушке, тянулся в синемвоздухе, курился вялый, расплывчатый дымок от костра. Аня всмотрелась иувидела справа от двух домиков небольшую вышку и нескольких человек возленее. А глубоко внизу, у берега, течение с силой влекло смытые водойлесины, яростно кружа их под обрывом в мутных заводях, но вся ширина рекипереливалась в солнечном блеске яркого дня и далеко вправо заворачивала втесный коридор тайги. Река была покойной, вспыхивала белыми огоньками -казалось, в ней жили миллионы маленьких солнц, которые заставлялиприжмуриваться. "Здесь мне жить? - подумала Аня. - Именно здесь?.." Она наклонилась и сорвала поникший от дождя цветок, мокрый, свежий,зябко пахнущий ветром, и стала с интересом рассматривать его. "Здесь мнежить? - снова спросила она себя, еще не веря в это. - Здесь они нашлинефть?" - Не имеешь права! - услышала она поднятый тенорок Свиридова. - Я хотелпомочь тебе! Я сам был в тяжелом состоянии!.. Не имеешь права... Подошел Кедрин, губы его были крепко сжаты, и она спросила тревожно: - Вы что? - Говорил по душам, - усмехнулся Кедрин. - И не договорил. Идемте, Аня,я покажу вам комнатку. Знакомить со всеми буду потом. Сейчас все в тайге.Вам полагается отдохнуть. - Немного подождите, - сказала Аня. - Я посмотрю... - Идемте, это потом. Вы еще все посмотрите, - проговорил Кедрин иосторожно взял ее за рукав. - Пойдемте, Аннушка... Они пошли к домикам, вокруг которых еще кучами лежала, нежно белелащепа, и веяло оттуда запахом свежего теса. - Пойдемте, - сказала она.